Камень надежды

«Только бы не «похоронка»
Когда Воронеж был освобожден от фашистов и мирные жители стали постепенно возвращаться в город, их встретили обуглившиеся стены и воронки от бомб. Особенно страшную картину представлял собой проспект Революции: здесь не осталось ни одного целого дома. Люди переселялись к родственникам, а те, кому некуда было идти, рыли землянки, и все отчаянно ждали вестей от родных с фронта. А письма приходили по старым адресам. Тогда жители нескольких разрушенных домов договорились с женщиной, которая в то время была почтальоном, чтобы она складывала всю корреспонденцию под большую строительную плиту во дворе бывшего жилого дома № 38 – там, где сейчас расположен ЦУМ. И люди приходили сюда в надежде найти заветное известие, повторяя про себя как молитву: «Только бы не «похоронка», и плакали от счастья, когда видели знакомый почерк. Удивительная история связана с этим местом у нашей землячки Эммы Григорьевны Асс (урожденной Романюк). Она выросла в том самом доме № 38, у развалин которого стоял «почтовый камень». Здесь же ее семья нашла последнюю весточку от отца, которой было суждено сыграть особую роль в его посмертной судьбе. Но обо всем – по порядку.

Страшная ночь 1937-го
Семья Эммы Григорьевны происходила из Польши. В Воронеж ее родители приехали в 1929 году: бежали от голода в поисках лучшей доли. Отец Григорий Тимофеевич начал работать слесарем на фабрике «Красный деревоотделочник», семья получила квартиру в доме на центральной городской улице – казалось, все беды закончились, но размеренная жизнь оборвалась в 1937-м. В то время «шпионом» или «вредителем» мог оказаться любой. Не миновали жернова «репрессивной машины» и Григория Романюка. Он был арестован как «враг народа» и отправлен в один из северных лагерей. Эмме Григорьевне тогда едва исполнилось 4 года, но она до сих пор помнит, как среди ночи в комнату вошли чужие люди и увели с собой растерянного отца, оттолкнув от него плачущую мать. Мама маленькой Эммы тогда ждала еще одного ребенка, но сестренка, появившаяся на свет после памятного ареста, умерла почти сразу после рождения…

43 года без шанса переписки
Что было дальше с отцом, Эмма Григорьевна не знала вплоть до 1943 года, в котором то самое письмо оказалось под «почтовым камнем». Тогда стало известно, что Григорий Тимофеевич больше не в лагере, а бьет фашистов и даже получил медаль за оборону Ленинграда – в годы войны советское руководство разрешило лагерному начальству отправлять добровольцев из заключенных на фронт, и он вызвался воевать. Но с войны отец Эммы Григорьевны так и не вернулся. Никаких официальных известий о нем тоже не было: ни «похоронки», ни уведомления, что Григорий Романюк пропал без вести. С политзаключенными не церемонились, а родные, над которыми висело клеймо «ЧСВН» – «член семьи врага народа» долгие годы не имели надежды прояснить его судьбу. И только 43 года спустя удалось узнать, что Григорий Тимофеевич погиб в 1944 году на Ленинградском фронте. А произошло это, потому что Эмме Григорьевне повезло встретить на своем пути человека, не равнодушного к чужой беде.

«И я перестала дрожать…»
Однажды Эмма Григорьевна поделилась своей историей с соседом по дому Геннадием Алексеевичем Копыловым. Энтузиасту военной истории, бывшему летчику-истребителю, майору в отставке Копылову тема сталинского террора была знакома не понаслышке. В свое время ему пришлось разбираться в деле тестя, расстрелянного по сфабрикованному обвинению, так что рассказ соседки он принял близко к сердцу. Хотя для поиска имелась всего одна «документальная зацепка» – номер полевой почты, указанный в письме Григория Романюка. На поисковую работу ушло 2 года, но в итоге не только были установлены места гибели и захоронения Григория Тимофеевича, но и полностью восстановлено его честное имя. В 1986 году он был посмертно реабилитирован, а позже, благодаря усилиям Геннадия Алексеевича, включен в Книгу памяти Воронежской области.
«Когда пришло письмо о реабилитации, меня вызвали в УВД, – вспоминает Эмма Григорьевна. – Я отправилась туда, еще не зная, по какому поводу будет беседа, поэтому шла и дрожала. Ведь у меня та ночь 1937-го всю жизнь перед глазами стояла, хотя я в детстве чего только не пережила: и бомбежки, и голод, и смертельный ужас, когда в 1942-м немцы угнали нас в село Матренки и месяц держали под колючей проволокой… Но в УВД встретили меня приветливо, усадили в кресло, а следователь подошел ко мне, положил руки на плечи и сказал: мы просим у вас прощения за несправедливость по отношению к вашему отцу: его осудили без вины, теперь он реабилитирован, а вы будете пользоваться всеми правами членов семьи необоснованно репрессированных… И я перестала дрожать. Вот только папа до этого не дожил…»